Абсолютний поэт
Интервью Дмитрия Воденникова для журнала «ШО» (№ 11, ноябрь 2009)
Интервью Дмитрия Воденникова для журнала «ШО» (№ 11, ноябрь 2009)
Постать російського поета Дмитра Водєннікова викликає і викликатиме суперечки. Побутує думка, що його вірші краще слухати в авторському виконанні, а не читати. Справді, на його виступах (а останнім часом він виступає лише на своїх сольниках разом з музичними формаціями) трапляються жіночі істерики й екзальтовані освідчення в коханні до автора.
Безумовно вродливий, талановитий, нарцистичний Дмитро створив навколо себе образ Поета — зраненого й зболеного, закоханого й вистражданого. Його вірші називають «новою щирістю» — за свіжий і чесний погляд на світ і, в першу чергу, на себе. Найбільш контроверсійний поет сучасної Росії знімався в еротичних фотосесіях для глянцевих журналів, записував музичні диски та вражав публіку відвертими інтерв’ю в діапазоні від епатажу до декадентства. Дмитро Водєнніков створив свій образ і став улюбленим поетом для багатьох. Його дорога продовжується.
Сьогодні Водєнніков відповідає на кілька питань в ексклюзивному інтерв’ю для журналу «ШО».
Ты помнишь свой первый стих? О чем он был?
Мой первый стих (детский) был о том, что я уйду.
От всех. И был, разумеется, чушью.
Когда именно ты почувствовал, что ты — поэт? Не когда решил писать или впервые читал публике свои стихи, а именно — когда ты почувствовал себя самодостаточным поэтом?
Когда я написал первое стихотворение из цикла «Репейник». Когда понял, КАК надо писать. Как долго и какой ценой. И как не врать и не идти по пути инерции. Когда понял, что не надо верить себе, доверять. А надо копать себя. Как крот или бульдозер. И перепахивать.
Для твоих стихов даже придумали новый термин — «новая искренность», но мне почему-то кажется, что твоя поэзия имеет большое сходство с поэзией античной — тот же зачастую трагизм, та же экзальтированность и пафосность, то же чувство patria, то же внутреннее стремление стиха быть прочитанным вслух аудитории. Ты чувствуешь какую-то связь с античностью, какую-то ностальгию, может быть? Кто из античных поэтов тебе нравится?
Нет, я скорей чувствую связь со Средневековьем. И новым временем после него.
Ты считаешь, что твой главный стих уже написан?
Вопрос странный. У меня всегда, когда я отвечаю на многие вопросы многих интервью, возникает ощущение, что я начинаю отвечать с азов. Всегда. С первого класса — хотя я уже в десятом. Но я уже привык, даже не раздражаюсь. Чтоб было понятно: однажды меня везла моя подруга (человек сильный, резкий и в чем-то даже грубый). А я злился (разговор был о какой-то радиостанции, куда пригласили). Я говорил: «Какого черта. Чтоб опять начинать все сначала? Отвечать на какой-то журналистский галопчик? Опять эту муть пробивать». А она повернулась и резко (и весело) сказала: «А что ты хочешь? Чего жалуешься? Может, это и есть твое предназначение — пробивать мир. Каждый раз с нуля».
Это я к чему? Я уже сто раз говорил: я отношусь к стихам как к ступенькам. Пути. А путь — как мистическая (если угодно, если так легче понять — религиозная, хотя это неправильное слово) история восхождения. Ну так у меня встречный вопрос… Как какая-то ступенька может быть главной? Какая из? Та, которая из яшмы? Или которая деревянная, вся в говне? Что за ерунда? Ну при чем тут я. Почему ты задаешь мне вопрос, который ко мне не имеет отношения? «Спета ли ваша лучшая песня? — Нет, моя лучшая песня впереди». Этот вопрос не ко мне. Я в этом ничего не понимаю. Хотя отличить прорыв от непрорыва, конечно, могу.
С какой картиной, жестом или историей ты сравнил бы феномен поэзии?
С любой картиной — на которой нарисован свет. Столб света или просто луч. В картинах средних веков и картинах возрождения — таких вещей много. Например, на глиняной миске Веласкеса в жанровой (всего лишь) картине «Старая кухарка». В красной глянцевитой миске она жарит яичницу, а на ободке миски горит солнце. И вся миска становится центром картины. Дает ей смысл.
Настоящий мужчина, настоящий поэт должен погибнуть на дуэли, на поле битвы? Жизнь автора должна как-то согласовываться со стихами, которые он пишет?
Настоящий мужчина должен быть воином. А где он там погибает — это вопрос десятый. В сущности, он как раз НЕ ДОЛЖЕН погибнуть. Он должен принять вызов и победить.
Ты чувствуешь свою жизнь в Истории — ты просто живешь или понимаешь, что каждое слово, поступок, поведение на публике формирует твой собственный след в Истории, в частности — Истории литературы?
Да, чувствую. Ну не каждый поступок. Но основной вектор — конечно. Он меняет мир. (Про литературу — это мне менее интересно и понятно: но если говорить о литературе как сумме просто человеческих слов — то вряд ли в ней что-то можно изменить: она вполне собой довольна.)
С годами пишется больше или меньше стихов? Почему?
Такой закономерности нет. Это не связано с возрастом. Из природы моих стихов (см. пункт про ступеньки). Если их нет в какой-то момент, значит, я еще не исходил предыдущие, потому что про свое настроение я не пишу. И самовыражением не занимаюсь. Я фиксирую изменения.
Какое твое самое яркое переживание этого года?
Момент, когда я понял, что стал изменяться, переформатироваться чуть ли не на химическом уровне. Это коснулось всего — в частности моментов влюбленности. Я стал более бесформенным (и это немного больно, очень непонятно, но единственное, что мне сейчас кажется правильным).
Ты пришел в литературу в начале 90-х — что изменилось с того времени, смог ли ты каким-то образом изменить Литературу?
Смог, конечно. Она вышла на новый виток. Это я сделал не один. Если бы не было Кирилла Медведева, Марии Степановой, Веры Павловой, Андрея Родионова — было бы сложнее.
Как складываются твои отношения с «тусовкой» современной русской литературы? Почему глянцевые журналы печатают тебя с радостью, а толстые литературные — не всегда и не все?
Сейчас никак не складываются (и в этом нет никакого надрыва). Но вообще в начале — это необходимый этап: интеграции. Она дает вменяемость. Это потом ты уже можешь позволить себе эту вменяемость терять. А про глянцевые и толстые журналы мне особенно уже нечего сказать, я бы вообще хотел печататься в других журналах: например, в антропологических. Мне это было бы интересно.
Одна из наиболее важных составляющих твоего успеха — умение читать стихи красиво и чувственно. При написании стиха ты берешь «эффект голоса» в расчет?
Я никогда не читал чувственно. Когда выходишь на сцену — ты чувствуешь себя плохо. Тебя мутит. Какая уж тут чувственность. И составляющая моего «успеха» не в этом. (Вот интересно, я на каждый твой вопрос должен отвечать, начиная со слова «нет»?)
Назови свои плохие и хорошие качества.
Плохие — я не вижу и не слышу людей. Я люблю отражаться в них.
Хорошие — я всегда тут вовремя останавливаюсь. И выстраиваю все же другие отношения. С ними.
Тебе сейчас 40 лет, что — впереди? Ждать ли от тебя прозы?
Не знаю. Вопрос жанра — не мой вопрос. Я и стихов в том — в общепринятом — смысле никогда не писал. Так что вряд ли от меня можно ждать что-то в этом (жанровом) направлении.
Твоя самая заветная литературная мечта?
У меня ее нет. Раньше была. Но я очень изменился.
Смерти нет?
Есть.
Любимый композитор?
Его тоже нет. Как и смерти. (Последняя реплика — была шуткой. Ну не все же по башке тебе: бамц, бамц.)
