Я так несовершенен,
язык так несовершенен,
мир так несовершенен,
а главное, люди, живущие в нем, так ленивы и неблагодарны,
что, разумеется, никакое прямое высказывание невозможно
Только оно ЕСТЬ.
язык так несовершенен,
мир так несовершенен,
а главное, люди, живущие в нем, так ленивы и неблагодарны,
что, разумеется, никакое прямое высказывание невозможно
Только оно ЕСТЬ.
* * *
Я был в ослепительных джинсах,
в густой яркосиней рубашке,
было мне тридцать три года,
и сердце моё
разрывалось от счастья.
в густой яркосиней рубашке,
было мне тридцать три года,
и сердце моё
разрывалось от счастья.
1.
…Мама! и как так случилось,
что я написавший свои знаменитые книги:
о смерти, о страхе, о прахе (о пыли), о комплексе жертвы
умудрился
всё ж таки стать
таким совершенно здоровым,
таким невозможно счастливым
и таким абсолютно бессмертным?
А вот так и случилось! что, глядя однажды
в ваши милыемилые лица,
с плохо скрываемой злобой, отчаяньем и раздраженьем,
я вдруг вспомнил,
как нынешний мой артдиректор,
а раньше флористка,
тоже, видимо, глядя в не менее! милые лица своих постоянных клиентов,
вдруг сказала,
сбивая с колен непокорную, грубую землю:
Извините меня,
но японского сада НЕ БУДЕТ.
2.
Вот и вы извините меня, ибо мне не хватило любви,
этой грубой пахучей любви,
а вот вам, как ни странно, хватило!
…о, как долго, как долго
в сиреневых сумерках тридцать четвёртой весны
голубая лисица в моих переулках бродила.
А теперь всё иначе я сегодня проснулся от счастья,
с сильно бьющимся сердцем и глядя в апрельский рассвет, в загустевшую зелень,
вдруг засмеялся,
потому что опятьтаки вспомнил:
и своё прошлогоднее пьяное зимнее буйство,
и себя самого в окруженье какихто подонков,
и мужские, надёжные руки подоспевшей охраны,
но главное
голос,
ЖИВОЙ ОСЛЕПИТЕЛЬНЫЙ голос,
с таким неподдельным участьем спросивший меня:
«Ну, что, Дима, уже не можете без скандала?»
Ну, почему же МОГУ.
3.
Ибо как сказала бы Дебби Джилински,
(ещё один буйнопомешанный ангел
из любимого мной голливудского фильма),
превращаясь у всех на глазах в кучку пепла и в ворох кредиток:
«Я НИКОМУ НЕ ХОТЕЛА ВРЕДА,
МНЕ НЕ НРАВИЛОСЬ!
ДЕЛАТЬ КОМУЛИБО БОЛЬНО.
НО ВРЕМЕНАМИ ЛЮДИ
ПРОСТО ОТКАЗЫВАЛИСЬ СЛУШАТЬ, ЧТО ИМ ГОВОРЯТ,
И ТОГДА Я ВЫНУЖДЕНА БЫЛА
ПРИМЕНЯТЬ УБЕЖДЕНЬЕ, УГРОЗЫ …И СЛЕЗОТОЧИВЫЕ СРЕДСТВА»
4.
Так что ты не сердись, а приди на меня поглазеть
через год или два (лучше десять!) и то, что осталось,
будет так же плясать для тебя,
будет так же стесняться и петь…
Что ж поделать, ну нравится мне эта первая мелкая взвесь,
этот быстрый апрельский пожар,
эта нежносалатная жалость!
5.
…И за это за всё
за твою несказанную щедрость,
за твою беспощадную трезвость,
за минутную слабость твою
будет, будет тебе
твой обещанный праздник:
этот буйно помешанный прах
легендарная пыль
черемуха счастья
бесстыдно раскрытая жизнь
ВЕСЬ ЭТОТ ГРУБЫЙ АПРЕЛЬСКИЙ
БЕССМЕРТНЫЙ ПИАР
вечный воденников
ШИПОВНИК
И мальчиком, и дядечкой нельзя:
кусаю губы, потому что знаю,
что вот она! не первая весна
и не последняя… а так, очередная…
кусаю губы, потому что знаю,
что вот она! не первая весна
и не последняя… а так, очередная…
Я сбрасываю кожу, как змея,
я как крапива, прожигаю платье,
но то, что щас шипит в твоих объятьях,
кричит и жжется разве это я?
Нет, в том шиповнике, что цвёл до издыханья,
до черноты, до угля у забора
я до сих пор стою как тот невзрачный мальчик
за пять минут до счастья и позора.
Ну что ж поделать, если не совпавший
ни там, ни здесь со мной, по крайней мере
ты пах моей щекой, моей мужской рубашкой
ещё до всех моих стихотворений.
За всё про всё одна лишь просьба есть:
за то, что мы не были и не будем
люби меня таким, каким я есть,
такимкакимянет меня другие любят.
…Я не надеюсь, ни с одним из вас
ни там, ни здесь совпасть, но в это лето
мне кажется, что ктото любит нас,
имперских, взрослых, солнечных, раздетых.
Из душного цветочного огня
он нас прижмёт к себе, а мы ему ответим…
Ещё я знаю, что на целом свете,
уже лет десять, больше нет тебя.
* * *
Только что ж мне так тошно
в моём ослепительном сне
по колено в песке, на участке из солнца и пыли
знать, что всех схоронили, устроили в этой земле
(и тебя, в том числе), а меня почемуто забыли
в моём ослепительном сне
по колено в песке, на участке из солнца и пыли
знать, что всех схоронили, устроили в этой земле
(и тебя, в том числе), а меня почемуто забыли
…ты мне приснилась постаревшей,
какойто жёлтой, неуверенной в себе,
и всё, что есть во мне мужского, содрогнулось
от жалости и нелюбви к тебе.
Однако, всё это значенья не имело,
по крайней мере,
по сравненью с тем как ты,
с какимто детским вызовом сидела
на самом краешке куриной слепоты…
Но я не выдержал свою мужскую муку,
и вот тогда из солнечного сна
ты старой девочкой, безвременной старухой,
ты так внимательно взглянула на меня.
Но все сама отлично понимая,
ты поперхнулась собственной судьбой
и засмеялась вечно молодая
над нашей пошлостью и трусостью мужской.
…Мой сон прошёл, но я не просыпался,
и снилось мне, что я плыву во сне,
как и положено мужчине, содрогаясь
от отвращенья к самому себе.
Надеюсь, верю, знаю непременно
настанет день, когда при свете дня,
с таким же ласковым, бесстыжим сожаленьем
один из вас посмотрит на меня
и станет мне так ясно и понятно,
что всё, что есть, не стыд, не пыль, не прах,
а только розовые голубые пятна
в моих смеющихся еще живых глазах.
ШИПОВНИК
РАСПАДАЮЩИЙСЯ НА ЧАСТИ
Всё сбудется не завтра, не сегодня,
не в этой жизни и не после смерти…
Но боже, как горит твоя изнанка,
что мне все кажется, что мы с тобой бессмертны.
Как тот другой трепещущий у школы,
измятый весь, с пурпурной головой
(да не измятый ты лиловый ты, лиловый,
вульгарный, страшный,
черный, черный мой!).
А был еще один с чуть розоватой кожей,
когда я тоже выбился из сил
и только повторял: о боже, боже, боже…
Мне кажется, что был еще четвертый,
но я его забыл.
Да нет же, вот и ты
меня в конце предавший
(ну, пусть на площади, ну пусть перед народом),
зато я помню, как ты сладко пахнешь
то кашей гречневой, то молоком, то медом.
Я, столько лет к вам всем протягивавший руки,
как будто требовавший не любви, а денег,
да неужели я не вынесу разлуки,
особенно когда она навеки.
За то, что вы своей мужской работой,
меня с ума сводили ежедневно,
за то, что пахли вы мужским и крепким потом,
мы с вами встретимся (все сразу!) непременно.
…Но чтото мне сегодня подсказало:
не в этот раз и не на этом свете.
Нет, мой бесценный, это ты бессмертен,
а я в тебе умру, тридцатилетним.
За вас за всех
трепещущих у школы,
сгоревший весь, с изнанкою лица…
Да не сгоревший я, лиловый я, лиловый,
пурпурный, розовый, багровый до конца…
* * *
Кс.Р. и Е.Р.
В тот год, когда мы жили на земле
(и никогда об этом не жалели),
на черной, круглой, выспренной в апреле
ты почемуто думал обо мне.
Как раз матьмачеха так дымно зацвела,
и в длинных сумерках я вышел из машины
( она была чужая, но была!)…
…И в этот год, и в этот синий час
(как водится со мной: в последний раз )
мне снова захотелось быть любимым.
Но я растер на пыльные ладони
весь это первый, мокрый, лживый цвет:
того, что надо мне, того на свете нет,
но я хочу, чтоб ты меня запомнил…
Ведь это я, я десять раз на дню,
катавший пальцами, как мякиш или глину,
одну большую мысль, что я тебя люблю,
(хоть эта мысль мне невыносима),
стою сейчас в куриной слепоте
(я, понимавший все так медленно, но ясно)
в протертых джинсах,
не в своем уме.
…в тот год, когда мы жили на земле
на этой подлой, подлой, но прекрасной.
апрель 2004
ШИПОВНИК FOREVER
в первый раз я увидел тебя в шесть лет,
второй раз когда мне стукнуло 35,
в третий раз я увижу тебя перед смертью,
а больше я тебя уже никогда не увижу.
второй раз когда мне стукнуло 35,
в третий раз я увижу тебя перед смертью,
а больше я тебя уже никогда не увижу.
1.
За то, что ты не абы как, а трижды
вдруг вспыхнувший в моей июньской тьме,
я все равно тебя когданибудь увижу:
в гробу, в России, в дочери, во сне.
2.
Я тебя обожаю… За то, что имперский, тяжелый,
засучив рукава, так насмешливо, так безнадежно
ты смотрел на меня
(слишком красный и слишком лиловый)
ты за это за всё
мне приснился вчера белоснежным.
3.
Дорогой мой, желанный, единственный, счастье мое!
всё, что я обещал, всё сбылось (только всё както слиплось, слежалось…).
…Но зато о, как долго томилось
мужское твоё молоко,
как смешно и подетски оно
на твои рукава проливалось.
4.
Я искал тебя всю свою жизнь на таком подмосковном ветру,
я писал тебе длинные письма, но всё бесполезно.
Я увидел тебя в первый раз в одна тыща затёртом году,
а теперь ты меня положил
на лопатки на теплую землю.
5.
Так что я ненавижу тебя…
И за весь мой истерзанный вид,
за шиповник, несбывшийся мой, и за весь твой volksvagen позорный…
(…дорогой мой,
бесценный,
родной
у тебя ничего не болит?)
У меня ничего не болит,
я хотел бы в четвертый, в четвертый!..
* * *
Мужает голос и грубеет тело,
но всё попрежнему во мне свежо и звонко.
Я подниму себя привычно, между делом,
легко и убеждённо, как ребёнка.
А ранней осенью жизнь зацветёт, как школа,
начнёт букетами и ранцами кидаться,
но зрелость с юностью как школьник и дошкольник,
всё меж собой никак не сговорятся.
Но солнце правду выскажет в упор
и также в зеркале, как зелень, отразится,
когда из ванны выйдешь в коридор
ты с мокрой головою, как лисица.
…Чем ближе осень ярче подоконник,
чем дальше школа тем ещё ужасней
и я сижу в углу, как второгодник,
и свет стоит столбом как старшеклассник.
Мне нравится, что жизнь со мной груба
и так насмешлива, подробна и невместна:
я подниму своим привычным жестом
легко и убежденно прядь со лба.
Ведь сколько раз уже в очередном аду
я прижимал к лицу свои мужские руки
и полагал, что я иду к концу,
а шёл, как правило, к какойто новой муке.
Ну так простимся же поцарски, без обид,
здесь и сейчас, откинув одеяло,
нам только жизнь и зрелость предстоит,
как раньше смерть и детство предстояло.