***

…годы шли с перекатом,
с отчетливым перестуком,
годы ушли, укатились, любовь умирать не хотела,
но потом умерла.

А она там всё шла и шла,
а она там — всё пела и пела.

И снег в апреле лег на листья и цветы,
на грядки с клумбами, на красные тюльпаны,
и среди этой белой пустоты
бродила жизнь, как девочка у ямы.

Из всех возможных лиц, в которых отразиться
нельзя и незачем, —
подумала в конце, —
проплыть в последний раз и сразу проступиться
я все-таки хочу в твоем лице.

…А вечером смерть приходила,
привычно уже приходила,
постояла у койки, измерила взглядом ее,
сказала: еще не пора.

Безошибочным швом — и за это движенье ее,
и за это «еще не пора», за сверкнувший на быстром углу
чей-то солнечный взгляд, за тюльпан в неуместном снегу —
повторила она: безошибочно счастье моё.

И сестра милосердия в виде нянечки или еще,
а кого непонятно: может, родственника или врача —
в белоснежном апреле
с неожиданным снегом, толкнув в плечо,
нас начнёт провожать
и нас хоронить начнёт,
а потом остановит
и нас не пустит туда,
где большая звезда, где слепая у рта вода,
там, где тьма хорошела, клубилась, тебя звала
и тянула в клубок, и уже отпускать не хотела.

Но пошла смерть по Егерской — прочь, по ночной
летней улице, без обид, без какого особого дела,
и каждому редкому встречному она говорила: мой.
Шла себе, шла в никуда, как пьяный дембель, домой
(в призрачный летний чужой и ничей «домой»),
шла себе, шла,

и об этом пела и пела.

***

Когда в последний раз, от нежности устав,
немного криво, выкрикнув по-птичьи,
ты выпадешь в свое косноязычье
каких-то яблок и каких-то трав.

(июнь 2025)