* * *
...только, может быть,
сразу, сразу?..
Не распробовал я, не смог:
соловьиное твоё мясо,
густорозовую заразу,
соболиный твой крик,
сынок...
сразу, сразу?..
Не распробовал я, не смог:
соловьиное твоё мясо,
густорозовую заразу,
соболиный твой крик,
сынок...
Четвёртое дыхание
Но чтото, видно, есть во мне такое,
что я никак смириться не могу,
что больше нету никого со мною,
ни соболя, ни соловья в снегу.
что я никак смириться не могу,
что больше нету никого со мною,
ни соболя, ни соловья в снегу.
А то, что мне объятий не хватало,
так это, деточка, всё как бы да кабы.
Зато хватило голоса, металла,
таблеток, алкоголя, мужества, судьбы...
Зато хватило мне метафор и деталей,
ума хватило всё перебелить:
что ни строфа желание ударить,
что ни абзац то просьба пристрелить.
Несёшь себя как вывих, как припадок
(два соболя + соловей внутри),
несёшь себя как соловья в подарок!
глядишь, уже обратно принесли.
Я уговаривал: давай ещё, подтянем,
ну что же ты? ведь Ты ж меня любил!
я говорил: царапается, тянет...
(Я всё это напрасно говорил).
Не бойся, соболь, я тебя не выдам,
я больше никого не выдаю.
Но ты, ты должен знать, где есть отдельный выход,
в густые заросли, в высокую траву.
Как быстро ты скребёшься, роешь, лаешь,
как будто чуешь пулю между глаз!
Не рой так быстро (ты же мой товарищ),
но, видно, нет товарищей у нас.
А если нет за синею горою
найдёшь себе другую западню!
Беги отсюда, я тебя не скрою,
я сам тебя, как выкуп, выдаю...
Они убьют тебя, они тебя не знают
(как облаком накрыв твою семью),
здесь травят грамотно, здесь правильно стреляют
(я, кстати, многим здрасте говорю).
О, как же он бежал,
с беременной женою,
с летящим соловьем по млечному пути!..
Не бойся, мальчик, я тебя прикрою.
Я пошутил (...чтоб ты успел уйти...).
...Что ни строка то приступ и припадок,
что ни рука то выстрел и отстрел.
Ты извини, что скромный мой подарок,
от крови внутренней набряк и отсырел.
Да, были безобразны эти роды,
но я горжусь, что сексуальный голос мой
был утешеньем моего народа
(а мой народ за синею горой!).
Я счастлив оттого, что в общей куче
они прогрызли, как рюкзак, меня,
и что они (не я!) бессмертны и живучи,
как жизнь, как мужество, как молодость моя.
...Но что же делать мне теперь
с самим собою
(уже без всех метафор), боже мой,
и что это за облако такое?
как облако, нависло надо мной...
А, что я, собственно, здесь собираюсь делать,
и для чего? стихи свои читать?
Стихотворение качнулось, как поэма.
Мне всё равно, как это называть...
Четвертый день (при этом хорошея)
я задыхаюсь, глядя в темноту,
я чувствую испарину на шее,
не ту я чувствую испарину, не ту!
Я спас тебя: мой соловьиный вывих,
соболий выдох, лошадиный храп.
Теперь я должен знать, где мой отдельный! выход,
стопкран, трамплин,
огнетушитель, трап.
Я должен знать, где мой прощальный выход,
высокий купол, ноги в темноту.
...Стихотворение кончается как выхлоп.
Я с этим согласиться не могу.
Стихотворение кончается как тара,
его нельзя до неприличья длить.
Ты извини, что терпкий мой подарок
осыпался пока его несли.
...Четвёртого дыханья не бывает,
но мы узнали это только что.
Ты спрячь меня, как доллары в кармане
(как неисполненное обещанье),
Ты убери меня, как варежки в пальто.
А я прощу Тебе, что этот воздух хлипкий
раскрылся будто парашют во рту.
...Стихотворение кончается как всхлипы.
Я с этим тоже примириться не могу!
Я знаю, что мы этого не любим,
но я люблю (точней, любил тогда):
строфа всегда
как обращенье к людям,
строка всегда как помощь, как рука!
...Стихотворение кончается как выпад
(не ты его, оно тебя жуёт),
стихотворение кончается как выбор!
...как человек, как воздух, как живот...
Стихотворение кончается как счастье
(...как убедительно меня устроил ты,
из мелких роз, из позвонков хрустящих,
из жирных хризантем, молочной кислоты.
Я белокрасная поленница живая,
там, на морозе, ты сложил меня,
а мне без разницы, я пальцы разжимаю:
хреновая! поленница Твоя!).
...О, как же он летел,
как падал постепенно,
как стукался о выступ, воздух, наст!..
И это больше всех стихотворений,
всех наших жалких говорений, фраз!
Но я скажу! Никто, никто не падал,
а просто жизнь, цветная наша жизнь
качнулась на краю а никому не надо,
в буквальном смысле: даже нам не надо.
А ты буквально! падай, но держись!
Ну, что же ты, давай иначе не исправишь:
вставай, иди, гляди!
я говорю себе
я говорю тебе (ведь я же твой товарищ!)
да нет, не на меня! на свет гляди, на свет!
Как и обещано ни поздно и ни рано
(...во что Ты превращаешь
жизнь мою!)
стихотворение кончается как драма,
творожным облаком
качнувшись на краю...
...Ещё успеем мы (и Ты ещё успеешь!)
свою цветущую поленницу свалить,
и я успею эту жизнь и шею
как грубую одежду доносить.
Когда же нас обыщут и разденут,
положат на носилки понесут,
тогда узнаем мы,
какие хризантемы
какими шапками
в твоём снегу растут!
Жизнь нам подсовывает смерть,
как быстрый выход,
смерть нам подсовывает жизнь,
как свой итог:
стихотворенье начинается как выдох,
стихотворение кончается как вздох.
То как испарина, предсмертная ночная,
а то, как утренняя радость в первый раз!
Я ничего про выходы не знаю.
Я знаю, что всё кончилось! сейчас.
..............
А я ещё ловлю себя как выкуп,
а я держу себя за соловья в снегу.
...А Ты меня несёшь как долгий вдох и выдох,
(и как не устаёшь так долго! на весу).
А я он вот твой кожаный подарок,
возьми меня за горло, за крыло...
Стихотворение
кончается ударом.
Нет, этой нежностью кончается оно.
август октябрь 2001